Вальпургиева ночь. Ленком. 14.03.2016.
Добавлено: 04 апр 2016, 13:28
Однажды моя театральная подруга, рассказывая в своих театральных впечатлениях о спектакле другого хорошего театра и об актере, игравшем в нем заглавную роль, начала свой отзыв словами: «На сцену вышли они и ОН».
Вчера я эту фразу вспомнила, потому что, при многонаселенности и многословии ленкомовского спектакля, в нем были именно все они – жители матушки-Расеи во всем их криминальном разнообразии и ОН – Венедикт Васильевич Ерофеев.
ОН был словно картина-шедевр в аляповатой раме, состоящей из человеков, занимавшихся стандартным делом – «шумим, брат, шумим» (при этом совершенно не понимая, о чем шум производится). ОН был внутри происходящего, но в то же время совершенно отдельно от народа с «пустыми выпуклыми глазами».
И особенно заметно это стало во 2 действии, когда у Венички/Игоря Миркурбанова закончились слова-слова-слова и он просто молча встал там, сбоку – полуприкрывая глаза и язвительно кривя губы.
Законы театра, если они подтверждены хорошей режиссурой, сдвигают взоры зрителей в ту сторону сцены, где наиболее ярко и шумно. Но вдруг перестаешь следить за «движухой», потому что ощущаешь внезапный энергетический ожог щеки, поворачиваешься в сторону тишины… и вновь потрясаешься удивительной способности артиста – громкостью своего молчания перекрикивать общий шум…
При том, что в спектакле принимают участие превосходные артисты Ленкома (чего стоит одна пара Митричей – Сергей Степаненко и Дмитрий Гизбрехт), я бы, тем не менее, воспринимала «Вальпургиеву ночь», именно как картину в общей раме… если бы не присутствие на сцене Зиночки Алексеевны (Александра Захарова) – «неистовой поклонницы» писателя Ерофеева.
Как-то сразу я ее приняла, словно родную по духу, близкую и понятную… сразу оплакала ее судьбу прекрасную и непутевую… сразу позавидовала ей и вместе со всеми осудила ее…
Дело в том, что, при моей истовой любви к Театру я всегда стояла на низком старте, готовая рвануться, и добежать первой, и сделать невозможное, и обласкать, к сердцу прижав… готовая быть посланной к черту, обруганной, отшвырнутой (и неважно, что останется шрам на черепе и выбитые зубы).
Я была готова рвануться… и ни разу не рванулась, предпочитая ведение экскурсий по святым местам Кремля участи «пьющей женщины»…
Потому и понимаю я Зиночку. Потому и завидую ей, непутевой – но имеющей право прижать к себе чужого, но любимого ребятенка (того самого, что знает букву «Ю» и ждет в подарок орехи) и кричать неистово: «Он мой! Мой! Усыновлю!».
В общем, прекрасный спектакль, который с каждым разом нравится мне все больше и больше.
Я буду повторять его, наслаждаясь и потрясающим текстом, и замечательной режиссурой, и ожогами от актерской энергетики, и музыкой оркестра – там, у задника сцены, и тремя огромными лунами, и гигантской черной звездой с Кремля: не она спустилась вниз – это Венечка, из которого ушел страх, к ней вознесся…
Вчера я эту фразу вспомнила, потому что, при многонаселенности и многословии ленкомовского спектакля, в нем были именно все они – жители матушки-Расеи во всем их криминальном разнообразии и ОН – Венедикт Васильевич Ерофеев.
ОН был словно картина-шедевр в аляповатой раме, состоящей из человеков, занимавшихся стандартным делом – «шумим, брат, шумим» (при этом совершенно не понимая, о чем шум производится). ОН был внутри происходящего, но в то же время совершенно отдельно от народа с «пустыми выпуклыми глазами».
И особенно заметно это стало во 2 действии, когда у Венички/Игоря Миркурбанова закончились слова-слова-слова и он просто молча встал там, сбоку – полуприкрывая глаза и язвительно кривя губы.
Законы театра, если они подтверждены хорошей режиссурой, сдвигают взоры зрителей в ту сторону сцены, где наиболее ярко и шумно. Но вдруг перестаешь следить за «движухой», потому что ощущаешь внезапный энергетический ожог щеки, поворачиваешься в сторону тишины… и вновь потрясаешься удивительной способности артиста – громкостью своего молчания перекрикивать общий шум…
При том, что в спектакле принимают участие превосходные артисты Ленкома (чего стоит одна пара Митричей – Сергей Степаненко и Дмитрий Гизбрехт), я бы, тем не менее, воспринимала «Вальпургиеву ночь», именно как картину в общей раме… если бы не присутствие на сцене Зиночки Алексеевны (Александра Захарова) – «неистовой поклонницы» писателя Ерофеева.
Как-то сразу я ее приняла, словно родную по духу, близкую и понятную… сразу оплакала ее судьбу прекрасную и непутевую… сразу позавидовала ей и вместе со всеми осудила ее…
Дело в том, что, при моей истовой любви к Театру я всегда стояла на низком старте, готовая рвануться, и добежать первой, и сделать невозможное, и обласкать, к сердцу прижав… готовая быть посланной к черту, обруганной, отшвырнутой (и неважно, что останется шрам на черепе и выбитые зубы).
Я была готова рвануться… и ни разу не рванулась, предпочитая ведение экскурсий по святым местам Кремля участи «пьющей женщины»…
Потому и понимаю я Зиночку. Потому и завидую ей, непутевой – но имеющей право прижать к себе чужого, но любимого ребятенка (того самого, что знает букву «Ю» и ждет в подарок орехи) и кричать неистово: «Он мой! Мой! Усыновлю!».
В общем, прекрасный спектакль, который с каждым разом нравится мне все больше и больше.
Я буду повторять его, наслаждаясь и потрясающим текстом, и замечательной режиссурой, и ожогами от актерской энергетики, и музыкой оркестра – там, у задника сцены, и тремя огромными лунами, и гигантской черной звездой с Кремля: не она спустилась вниз – это Венечка, из которого ушел страх, к ней вознесся…